Москва, Чистопрудный б-р, д. 5. Тел. +7 (985) 928-85-74, E-mail: cleargallery@gmail.com

Главная Страница
Проекты
Художники
Статьи
Журнал СОБРАНИЕ
Видео
Контакты
Друзья Галереи
 
 

Партнеры:

Беседа Нины Шапкиной-Корчугановой с Юрием Петкевичем.

От лица - к лику, и - наоборот... 

                                                                                        Нина Шапкина-Корчуганова

                                                                                        Юрий Петкевич

 

Юрий Петкевич:

       Когда-то я смотрел с друзьями документальный фильм Андрея Тарковского о его путешествии по Италии вместе с Тонино Гуэррой. В этом фильме Тарковский показывает на крупном плане лик знаменитой Мадонны дель Парто кисти Пьеро делла Франческа. Когда мы увидели ее, все встали и в один голос сказали: КАКОЕ ЛИЦО! При этом хочется отметить, в своем дневнике Тарковский не один раз возвращается к этой мадонне Пьеро делла Франческа и отмечает, что ее никакая репродукция не может передать, но мы, увидев на экране репродукцию, еще раз повторяю, встали и в один голос сказали: КАКОЕ ЛИЦО!

       И в другом своем итальянском фильме «Ностальгия» Тарковский снова показывает на крупном плане Мадонну дель Парто. Опять я испытываю то же сильнейшее впечатление. От этого лица невозможно оторваться. А что в нем такого? Едва опущенные уголки рта, какие-то странно-изогнутые разрезы век придают этому лицу какое-то такое выражение, непередаваемое никакими словами. А в следующем кадре вслед за этим лицом, ЛИКОМ, Тарковский так же крупно показывает лицо Олега Янковского - замечательного актера, но дело не в нем - с любым другим актером произошло бы то же самое - его слишком человеческое лицо на крупном плане, вслед за ликом Мадонны дель Парто вызывает очень сложное восприятие, скорее неприятие, неприязнь, какое-то жуткое разочарование, удар ниже пояса... Может, этого Тарковский и хотел, но, кажется, он сделал очень сильный просчет, ошибку; никак нельзя было после Мадонны дель Парто, которой он сам так восхищался, показывать крупным планом лицо актера.

       Сейчас, когда в живописи чего только не перепробовали, как только «не выпендриваются» художники, желая открыть что-то новое, вырабатывая собственную манеру письма, не желая повторяться, - но уже никого ничем не прошибешь, не удивишь, - и как же, куда двигаться дальше? Кажется, дальше уже некуда...  А мне кажется - все очень просто - а вы напишите такое лицо, как у Мадонны дель Парто! Такое, конечно, не надо - оно уже есть, но если выйти на улицу - среди множества каждодневных лиц прохожих увидишь удивительные - с такой глубиной и высотой духа, с нездешней красотой - таких лиц много - и, может, еще на этих лицах и держится мир; если бы их не было - все обрушилось бы в тар-тарары. Ну, так попробуйте написать хоть одно такое лицо, чтобы по-настоящему передать его духовное совершенство... Я дружу с одной девушкой, которая учится иконописи, - и вот у этой девушки такое лицо! Как хочется написать его, я рассказал об этом Нине, а она мне сразу заявила: ЭТО НЕВОЗМОЖНО!

Нина Шапкина-Корчуганова:

       А как же! Человеческое сознание с тех пор сильно изменилось. После эволюции в живописи, после опыта импрессионистов возможно ли написать ЛИЦО как у мадонны дель Парто. Произведения  современных нам художников, кто старается подражать тем художникам, выглядят неестественно, лишены жизни. Недавно я посетила Кремль, и поймала себя на мысли, что вряд ли нам с нашим современным сознанием удастся наделить созданное нами такой возвышенной чистотой. Мы испорчены нашей цивилизацией, где корысть (извиняюсь за столь негативный термин) свила себе уютное гнёздышко. Даже лучшие из нас, всецело отдаваясь искусству, если и создадут нечто возвышенное и чистое, то это по любому будет качественно другим, что и сравнивать современное произведение с произведением прошлых времён, например,  Возрождения, станет глупым занятием. Не отрицаю, существуют художники, глядящие назад и мнящие, будто им подвластно то, что естественным образом выходило у художников прошлого. Но «дважды в одну и ту же воду войти нельзя». Как меняется вода, так меняется и наше сознание. А как возможно сделать то, что противоречит сознанию? Тем более в нашей стране, где оболваненный народ получил синдром депрессивности и не доверяет самому себе? Произведения искусства, есть не что иное, как лакмусовая бумага, измеритель состояния души художников.

Юра Петкевич:

       Может быть, и - невозможно; для этого надо быть Пьеро делла Франческа, но стремиться к ЭТОМУ надо, а к чему же еще следует стремиться по большому счету? Ведь каждый человек создан по образу и подобию Божьему; каждый человек - икона; и в каждом это надо видеть. И, не говоря о работе в живописи, это должно ощущаться при каждом шаге в нашей повседневной жизни, потому что вокруг нас люди,  и мы должны молиться на них. Тем более, если мы работаем в живописи и способны увидеть эту красоту даже в уродливых формах нашего несовершенного мира, поэтому именно лицо человека необыкновенно притягивает меня, например. Тем не менее, уже давно, и, чем дальше - тем сильнее в искусстве начинает преобладать тенденция к совершенно формальным вещам, к чисто внешнему самовыражению, любым способом заявить в мире о себе, но на самом деле - уходят от себя и таким образом предают себя. А я стремлюсь от лица к лику, и, думаю, это меня сближает с Ниной Шапкиной-Корчугановой, которая тоже повернута - от себя - к другим лицам. Но, может быть, ты, Нина, принадлежишь к совершенно другому направлению, наоборот, от лика к лицу.

Нина Шапкина-Корчуганова:

       Художнику свойственно стремиться к ЛИКУ. Иначе вряд ли отдавал жизнь этому занятию. Но я понимаю, ты, верно, имел ввиду, мою любовь изображать лица моих персонажей грубовато и реалистично.  Иногда у меня возникает желание показать одно и то же ЛИЦО с разными ощущениями на одном холсте - человек как бы находится в диалоге с самим собою. Пример такого опыта можно видеть в холсте «Жёлтая кружка». Мелодика в глуби красочного месива важна для меня. Она раскроет свои кладовые человеку, сумевшему принять тот клад.

       Тебе же, я думаю, свойственно не вдаваясь в строение человека и его психологию приближать человеческое ЛИЦО к некому среднему идеалу, наделяя его нежностью.

Юра Петкевич:

       За твоими работами чувствуется школа, а я тяготею к наивному, у которого перед школой большие преимущества, как, впрочем, и наоборот. Но то, что я вижу на твоих работах, кажется близким мне, по сути, по мысли, и, может быть, я не все принимаю в твоем творчестве, но оно притягивает меня...

Нина Шапкина-Корчуганова:

      Художнику приходится заботиться о чистоте помыслов. Один неверный шаг и... Испачкался нечестным поступком - исчезнет нечто на чём держится всё его творчество. А наивным художникам, думается мне -  тем паче.

      В твоих работах Юра, мне импонирует искренность. Увидел собачку - нарисовал, приметил красивую ветку на дереве - изобразил. Я же стараюсь вложить в свою живопись подтекст, который диктует мне общество в нынешнем его состоянии. Меня подкупает наив, когда он не наигран. В таких произведениях видна любовь к изображаемому предмету.  Но и художникам со школой знакомо такое чувство.

      Опускать второстепенное - одна из важнейших наук традиционной школы. По истине, с детской душой художникам, так называемым премитивистам, природное чутьё даёт понимание этого.

      Говоря: «выработать собственную манеру письма...», видимо ты, Юра подразумевал поиск новых форм выражения и то, что люди пребывают в лихорадке новизны, как бывали в золотой лихорадке в начале прошлого века в Америке. Разумеется, трясёт. Среди тряски иногда бывает трудно сразу отличить формальное от неформального.

       А манера... Я уверена, специально выработать манеру письма невозможно. Стараться делать это, сравнимо с наложением на собственный палец отпечатка чужого пальца - и преступно и трудноисполнимо. Или подделать подчерк... От опытного глаза не ускользнёт натужность и неестественность. По-моему, расхожая фраза «испортила школа» неверна и извиняет собственную леность, расслабленность, пассивность, а потому слепое подражание учителю, взамен глубокого анализа поданного ему материала учителем для осмысления, то, по крайней мере, не вполне точна. Правда, подобную фразу говорила даже уважаемая мною замечательный художник Маврина.

      Мой учитель Андрей Владимирович Васнецов говорил: «Моя задача учить чтобы ничему не научить». Разумеется, он подразумевал под этим - дать ученику  дойти самому к познанию, конечно же, при его, учителя, участии. Хотя и он не избег копиистов в лице некоторых своих последователей.

       Нередко приходится слышать от художника, любуясь своею индивидуальностью, настолько бережно хранил её, что не счёл важным обогащать свой потенциал знаниями предшественников, не побоюсь назвать - традиционной школой. Не только мне встречаются художники, кто использовал приёмы, которые, однако, за приёмы не считал, а уверял себя и других, будто рисует  словно дитя. «Я так вижу», - говорил он.

      Но какой насмешник первым сказал, что «традиция» и «школа» уже потеряли актуальность? И как легко мы отказываемся от традиций. В этом наша традиция? Боязнь казаться не современным связала, опутала... Здесь наивному искусству повезло больше.

      Доброта чувств рождаемых в людях при взгляде на какой-нибудь маленький хороший рисунок или холстик примитивиста очевидна. Потому, наверное, некоторые рационально мыслящие художники смекают: а неплохо бы подражать примитивистам.

       Бывает, в дрёме чего только не вообразишь, какими преимуществами не наделишь свои разум да силу, а проснёшься, поймёшь - громыхание чугунной цепи окажется всего лишь скрежетом пластиковой цепочки.

       Одни яблоки хороши собою, да отдают кислотою и на зуб тверды, другие, хоть и тверды - сочны и сладки, а третьи и вялы, и безвкусны.

       А что касается меня: люблю углубиться в структуру и построение реального человека.  А перед лепкой лица ставлю только восклицательные знаки! Формы имеют большой смысл! Удачно совместить реализм с абстрактными формами  для меня - насаждение. В полотне «Жёлтый город» я намеренно изобразила город одним раздражающим цветом с острыми углами. В картине «Пространство для прохожих» город совсем теряет привычные узнаваемые очертания, становится настоящей абстракцией. А на фоне абстракции - крупные фигуры людей с отрешёнными лицами. Им нет дела друг до друга - они поглощены размышлениями о себе с одной стороны и с другой - это неотвратимая данность с рождения нести свой крест. В одиночестве рождаемся и умираем. По жизни мы попутчики, какими близкими или далёкими не представляемся друг дружке. И то, что связывает нас, отдаёт иллюзией, хотя и необходимой для существования - иллюзией, наполненной смыслом жизни. А тут ещё гуманная идея РАВЕНСТВА... Его никогда не было и не может быть. Не делать же нам каждому при рождении пластическую операцию, чтобы сравнять облик одного с другим!  И  что в таком случае делать с мозгами? Разве не о том в идеале мечтало давший ход идее глобализации доброе ЛИЦО. Или нечто похитрее задумал?

      Тема прохожих важна для меня. Каждый из нас - прохожий и личность. Я стараюсь не обезличивать человека. В «Птичке», олицетворяющей, что-то вроде духа, склонившаяся над ней девушка, смею думать, преисполнена светлой благоговейной скорби, а в лицо «Ангела делателя» постаралась вложить работу ума, хотя лицо напряжено и не столь красиво.

      Любое новое лицо рождает тектонику чувств. Но ты правильно заметил, рядом со многими лицами уживается КАК БЫ, как бы любят, как бы осознают себя в реальности, а сами наполовину отдались виртуальной жизни, где, тем не менее, мысли о деньгах вполне реальны. Симуляция чувств. Потому последнее время на моих холстах возникли тени наравне с людьми: «Среди теней», «Люди. Тени». И города потеряли значение - либо остался только намёк от них, либо их вовсе уже не стало.

       Чаяния, фантазии, стремления помочь, достойные уважения замыслы с одной стороны и подозрительность, мерзости да гнусности с другой, существуют рядом и уживаются . В данном тексте веду не о том разговор, какая из сторон пересилит, а о том, что всё это нам знакомо. Множественность их нюансов тяготеет к бесконечности. Изучение человеком человека издавна занимает умы. Не секрет, одна из форм познания происходит через искусство. Так и мы с тобой прощупываем БЫТИЁ при помощи красок, но по-разному. При соединении столь разных подходов вырисовывается любопытная картина происходящего вокруг. Более полная, что ли... Немного полнее обнажается то, чем дышит человек и вдогонку - сопутствующие проблемы. Лица твоих людей открыты великолепию природы, на них запечатлён отклик дарам господа. Мои же люди напротив, созерцают Бога в себе, позабывают  окинуть окрестности. Оттого на лицах печать скорби, одиночества.

       Когда люди попадают в условия, при коих возникает вопрос: « Кто мы есть, коли и зверьми называться высокая честь», говорим: «Обстоятельства». Куда только ОБСТОЯТЕЛЬСТВА не заводили. Морщины истории таят в своих складках много такого, о чём и не помыслим, зато помыслим об облегчении существования да изобретении для того вспомогательных механизмов и технологий. Мы ж цивилизованный народ, в редком доме не отыщется окошко в иное пространство, экран телевизора, монитор, этакий светящийся глаз сосущий взгляды народов. Глашатаи текущей жизни  увеселяют, машины исполняют функции по заданным им программам и ...   Мистификация, шарада,  трюки над пропастью. Возникшие обстоятельства не толкают ли нас к НОВОМУ, от чего уже никак не отвертеться.

         То, что мне ещё не довелось писать портретов на заказ, вовсе не отнимает у меня любви портретировать. В картине «Дон-Турков и Лев Санчо-Ан-ненский» я дала каждому по полу-абстрактному городу - А. М. Туркову, литературному критику разноцветный, словно составленный из цветных стёклышек игрушечного калейдоскопа, Льву Анненскому, также литературному критику - более реалистичный монохромный и пространный город.  Ты просил меня рассказать о побудительных мотивах при создании мной моих произведений, описать сам процесс создания. Боюсь, не смогу удовлетворить твоё любопытство. Часто меня побуждает писать картину неожиданно охвативший трепет перед определённым ЛИЦОМ. Некоторые лица зажигают меня, а там уж пошло, пошло и так далее. Атрибуты, фоны, окружение выстраиваются исходя от заданного лица.  Цель - усилить впечатление от ЛИЦА.

Юра Петкевич:

       А я все же пытаюсь достичь невозможного. У меня есть серия портретов «С птицей на голове». На них я пытался изобразить девушку, у которой на лице такая чистота, которую передать невозможно. Для того чтобы ее передать надо самому быть таким. Но раз ты художник, как хочется ее передать! И, когда начинаешь работать, и, чем дальше, тем больше не получается, и, когда видишь, что ничего не получилось, хочется расплакаться. И в этот момент, когда истончается душа, происходит со мной какая-то перемена, и ради нее художник и живет. Это особое состояние, когда в душе острая боль, и, когда работа, кажется, испорчена, и терять больше нечего, - пробуешь дальше, когда получается как-то «коряво» - и, когда начинает так получаться, вдруг в работе проступает «какая-то сила», а когда она уже есть, - появляется смысл. Когда я писал эту девушку с птицей на голове, совсем не стремился передать сходство. Я писал ее по памяти, стараясь удержать в себе те особые моменты особенно яркого просветления, которые замечал в этой девушке. Конечно, то, что я видел, пока мне не удается передать, а в последнем портрете слишком много земного, и в этой девушке появились какие-то мои черты, когда я пребываю в унынии, когда жизнь прихлопнула меня, как в ловушке, когда я «звероуловлен», и, конечно, это невольно передается. Но в этом состоянии нет фальши, обмана, никакой пошлости. И, когда во мне есть, как и у каждого человека, в душе, в сердце, «чуточка» того света, то и это передается, надо лишь быть предельно искренним в работе, не стараясь никому понравиться.

       Сейчас, когда так называемый научно-технический прогресс очень хорошо пристукнул человека по голове, что, безусловно, отражается на лицах, и в больших городах лица у людей становятся какими-то одинаковыми, что-то в лицах теряется необычайно важное. И, когда эта суть, можно сказать, утеряна, я хочу опомниться - и опомниться не так просто. Люди в больших городах - уже как бы и не люди, а актеры, которые играют в каком-то спектакле в каком-то театре. Но хочется видеть не актеров, а те изначальные лица, которых они играют. И я хочу вернуться к тем простонародным лицам, на которых отразилась их благородная работа на земле - не на комбайне или на тракторе, как сейчас, а с серпом или с косой, как предвечно было всегда.

        В своей работе «На станции» мне чуточку удалось приблизиться к простонародности в лицах. Замысел картины родился так: я у себя в Белоруссии ожидал поезда на своей станции. Рядом сели на скамейку две женщины. Они работали на станции уборщицами и сели передохнуть. На другую лавочку, как раз за этими женщинами, сел мужчина - тут я увидел всю композицию - и так родился замысел, но, чтобы претворить его, я долго и упорно работал. Лица этих женщин я написал сразу - и я ничего тогда не думал об их «простонародности», но они сами по себе такими получились. Потому что знаю: чуть-чуть тронешь - и все уйдет; пусть будут такие, как есть. А все остальное пришлось очень долго «подчинять» этим лицам - и это оказалось сложной задачей.

       У меня есть серия икон Корсунской Божьей Матери. И, когда я делал одну такую икону, - с первого раза, когда прописал лик Богоматери, у меня опять получилось простонародное лицо; вернее - лик, и тут хочется отметить: простонародный, значит - изначальный. Мне отчетливо представляется - у Богоматери, Христа и апостолов были простонародные лица, лики. Иосиф, за которого выдали замуж Марию, был плотником; апостолы Петр, Иаков и Иоанн - рыбаками и т.д. Но то, что у меня сразу получилось на лике Богоматери, я тронул - и все исчезло. И я стал работать дальше, уже сознательно добиваясь «простонародности», возвращаясь к ней, и мне удалось написать такое лицо, как у моей бабушки, которую я очень любил. И этот лик вышел каким-то темным по сравнению с ликом Младенца, и Она вышла пожилой, когда Она должна быть юной. И написана Она грубыми мазками, которые кому-то могут помешать молиться; но, если вспомнить многие древние иконы и росписи - они были именно так и написаны. В те святые времена никто не старался ничего прилизывать, и никакого золота в работе не использовали, которое как раз и может помешать молитве. Но я ничего не хочу трогать. Пусть будет такая, как есть, потому что все испортишь. Ведь маленькие дети, рисуя, ничего не прилизывают, и, мне кажется, надо учиться у них; учиться у самого себя, когда был маленький.

       Мне кажется, изначально, начиная от замысла работы, надо иметь в себе, увидеть в самом себе, а это есть у каждого человека; осталось, это никуда не делось; надо увидеть в самом себе ребенка - и с его чистотой помыслов начинать и заканчивать работу.

       А я писал заказные портреты. Между прочим, чем больше платят, тем хуже получается. При написании заказного портрета важно передать сходство, но, когда в первую очередь, думаешь об этом, исчезает то самое главное, ради чего существует живопись. Из желания угодить заказчику, невольно начинаешь прилизывать работу, потому что как раз всегда бывают такие заказчики, которым не нужно то, что мне нужно, - и тогда теряется смысл работы для меня, как, впрочем, и для заказчика, потому что его наивные представления о живописи никак не совпадают с моей «наивной» живописью.

         Вот мы сейчас пытались коснуться достаточно важных вещей в живописи, которые трудно, невозможно объяснить, и которым в последние времена не придают такого значения, как раньше, или, лучше сказать, изначально. Потому что для нас, как и для меня, так и для тебя, Нина, самое главное в нашей живописи - человек, а сама его суть выражается непосредственно в лице. И, хотя мы по-разному думаем и работаем, а очень часто смотрим на вещи с совершенно разных, противоположных позиций, но это, впрочем, нормально, так и должно быть, а как же иначе - и, вообще, смысл искусства как раз в этом определяется; любой художник интересен, когда он живет и работает, как на острове. Но все же пристальное изучение Лика, Лица сближает нас, и то общее, что между нами есть, что мы ставим во главу угла, как говорится; эта суть, к которой мы стремимся с разных сторон, определяет все, и мы оба стремимся к некому центру, который между нами, и, таким образом, мы, и не только мы, но и многие другие, мы стремимся друг к другу.