ИГОРЬ СНЕГУР "Эстетическое профанно"

Эстетическое профанно, потому что оно не творчески приобретенное. ОНО НАМ ДАНО. Оно является условием, в котором мы развиваемся. И мы говорим: «Вот это Господь!». Мы слышим Законы, они становятся частью и нашей природы. Природа для нас старшая, она всех обняла - куда от нее денешься?

Надо вспомнить духовного человека…Ты закрыл глаза, но продолжаешь жить. Ты не видишь ни красоты внешнего мира, ни его достоинств. Что мы видим? Черный квадрат. Браво, Малевич! Почему нам не поискать там духовного человека? Сначала себя, потом других. И в древние времена были провидцы, которые обращались к скрытому человеку, духовному. Когда мы слушаем музыку, очень неплохо закрыть глаза, чтобы ничто не отвлекало. Ответ на любой звук, аккорд, – внутри человека! В теле ли, в душе ли, в Духе - глаза закрыты, но вы присутствуете в реальном мире! Малевич предлагал закрыть глаза и слушать внутреннего человека, который ныне умален!

Абстракция не имеет аналога в визуальном мире. И, конечно, Малевич показал для творчества живописную нишу, для неконкретных событий, - через цвет, форму, пространство, для поиска мысли-форм. Я неконкретен, ибо рисую абстракции. В отличие от прошлого искусства сегодня обнаружено, что любая поверхность может быть трепетной – она может ожить, сдернуть свою мертвенную завесу. В конце концов, фактуры и контр-рельеф убедили, что можно заставить поверхность вибрировать. Это значит, что поверхность превращается в со-трудника. Художник сегодня подходит к поверхности, как к некому существу. Он подходит к плоскости, как к живому субъекту.

Искусство живописи позволяет пробить брешь в плоскости всякого «занавеса», и заставляет трепетать и волноваться сам холст, который превращается в живое существо. Абстрактная живопись через энергии цвета и формы, оживляет холст. Творчество – это копирование автора-творца в вещь. Духовный человек способен преодолеть вещь, сделать ее живой. Не буквально, конечно, но хотя бы сделать ее коммуникационно сообщительной.

Известно, что художник иногда говорит: «Не я эту работу сделал. Она выходит за все рамки». Он получает больше, чем ей дал, он оживил природу, которая была в покое. А это значит, что создана вещь в себе, и она есть отражение внутреннего человека. Она независимо от автора передает другим и рассказывает другим о своих родственных отношениях с автором.

Внешний человек документирован: одеждой, историей, он субъект истории. Но как опознать себя как другого…есть ли у Духа имя? Должно быть. Основоположник нового изобразительного искусства – конечно Малевич. А что, собственно, он сотворил? Впервые опредметил, я условно назову, «пространство закрытых глаз». Вот! Пространство закрытых глаз, а вовсе не абстракция. Это – другой мир, связанный с Бытием. Или Со-бытием… Все, что я делаю в живописи – это движение не по наитию, а по сердцу и волнению. Стучусь в дверь с надеждой, что она откроется…

Как воспринимать тезис «Красота спасет мир», который покорил поколения, и меня покоряет, загадка…потому что внешняя, формальная красота не спасает мир. Напротив, она его уничтожает. Золотая формула - красота спасет мир, а что может спасти мир кроме красоты? Хорошо бы спасла. Или мир спасет капитал: безнравственность, бессердечие, жестокосердие, ненависть? Культурный мир уперся, принял метафору: «Красота спасет мир».

Что имел в виду Достоевский? Человечество, упрощая и выхолащивая идею, подвергает ее разного рода манипуляциям удобной для каждой эпохи. Достоевский – личность ответственная, и сегодня, и завтра, и через сто лет. Он поставил перед человечеством вопрос ответственности. Главное, стремиться к красоте, и все будет прощено? О какой красоте можно было говорить в 19-м веке. Он имел в виду не культуру, как таковую, и не то, что эстетизируется, как временно проходящее. Скорее Достоевский имел в виду не-очевидное, не природный внешний мир, а красоту внутреннюю человека. Но как было это выразить тогда? Откуда он взял эту красоту? Видимое зрением внешнее, или видимое внутренним зрением духовное.

Глаза видят, запечатлевают, но есть дерзостный инструмент - интуиция, размышление, мудрость. Ничто не может соревноваться с тем, что показывают человечеству его внутреннее зрение. Господь разрешил видеть внешний порядок, красоту этих порядков эстетически безукоризненных, это и есть, внешняя красота. Достоевский же подразумевал красоту сердца.

Живопись не занимается идеями! Она показывает.. Но сегодня, здесь и сейчас писать работы жанровые – значит поставить живопись на службу идее.. Идея – это всего лишь представление об истинном. Но сильнее всякой идеи – живопись. Ее плоть – это чистая энергия. Живопись должна подойти к состоянию, где очищенная от шумов идей, станет величественной. Но всякое предметное изображение зашумляет живопись. Живопись – это энергия. Если мы уберем всякое изображение, которое я называю социальным шумом, мы увидим живопись другой. Музыка целиком построена на энергиях. На энергии вибрации звука.

Язык пространства… Если его видит художник, и в нем работает, он, по крайней мере, чувствует что время – это пространство. Можно так сказать. Если в музыке время – это протяженность музыкальной фразы, то в живописи пространство-форма, чего в музыке нет. Когда идешь за Малевичем – ноль пространства – то невольно выхватывается из первичного уровня геометрия. А геометрия – это число. Это законы реальности, в которой мы живем, трехмерное пространство - в числе.

Начнем с того, что нет определения красоте, и все разговоры о красоте ускользают. Понятие «красота» - формальное обозначение некоего качества. Нет какой-то красоты красивой. Нет ничего, что можно было бы с уверенностью обозначить как красота или красивое. Представим себе объект, например – «Джоконда». Если объект большинством определяется как красота, сколько процентов красоты, а сколько не-красоты в этом произведении? Логика здесь буксует: процесс оценки относителен, не совершенен.

Все, что противоречило, человек не употреблял, отвергал, противоречивое и негативное. Значит, в красоте есть некая польза. Человечество подсознательно выбирает для себя пользу, и тут же ее узнает, – это и есть красота. Эстетика – это то, что культивируется. Благо для большинства становится красивым. Благо и красота имеют прямое отношение к инстинкту самосохранения, ибо это «благоприятное».

Лессинг о «Лаокооне», – копия скульптуры находится в Пушкинском музее, – анализирует, почему эта скульптурная композиция так действует на всех, красоту этой вещи, ее эстетическую ценность. Но она онтологически благоприятна для большинства, и ее анализ неудовлетворителен. Но сколько угодно можно говорить о вещи неполезной – никто ей восхищаться не будет. Культура и красота, ее первичные состояния определяются одним признаком: благоприятное, благое.

Живопись – это цвет. Цвет – цветы. В русском языке удивительная точность. Никто не мешает вылить краску и показать – ребята, вот это краска! Краска сама по себе, не связана ни с жанром, ни с идеологией, она сама по себе – она хороша, она благостна. Буйство блистательного спектра радуги, говорит: «Ну, посмотри на меня, человек! Зачем тебе ручки рисовать, пейзажи, домики»… Главным законом для художника должна быть та сила, которая работает внутри него и которая заставляет его творчество дышать, художник должен подчиниться этой силе, чтобы его творчество также дышало… Главный закон художника находится внутри него.

01.29.2011