Вера Чайковская. «Упущенные возможности»

        Как, однако, жаль, что письмо «бубнововалетца» Аристарха Лентулова к своему товарищу по объединению - Александру Куприну, написанное в 1921 году, затерялось среди множества искусствоведческих писаний. О нем почти не вспоминают. А оно пророческое! Оно о творчестве, которое не должно подчиняться каким-то головным «методам» и «экспериментам». Художник писал: «Дело в том, что мы ( речь идет о последователях супрематизма и кубизма,- В.Ч.)...умертвили душу почти в своем искусстве». И кончает свое письмо энергичным восклицанием: «Да здравствует душа и тело искусства!».

Увы, очень редко в современной живописи можно встретить по-настоящему живое, с душой и телом, искусство, не убитое авангардными «формулами» или же бесконечным повторением устаревших приемов. Современная живопись вообще скакнула куда-то в сторону от «фигуративности», того, что в классической эстетике обозначалось «мимесисом» («подражанием природе»). Перед нами часто уже и не живопись, а театр абсурда, психическая атака, занятный видеоряд, разрозненные предметы, которые с большой натяжкой можно отнести к разряду искусства. А между тем, сколько еще «открытий чудных», говоря словами Пушкина, готовит нам природа, в которую любовно вглядывается талантливый творец!

Об этом я думала на выставке двух очень своеобразных живописцев - Анатолия Петушкова и Николая Лукашина, проходящей в галерее «На Чистых прудах». Куратор выставки Григорий Климовицкий, объединил не просто двух современных художников, но людей поэтического склада (не даром оба еще и поэты), оставшихся верными «пластической» живописной доминанте. «Архаика», - буркнет кто-то. Но не такой ли «архаизм» славил блистательный литератор и литературовед 30-х годов 20-века Юрий Тынянов, находя в нем семена новаторства?

Пейзажная живопись Анатолия Петушкова, его артистические виды Евпатории или какие-нибудь приближенные к глазам нежно окрашенные садовые ирисы радуют свежестью живописных сочетаний, свободой пластического мастерства, которое ныне почти уже утрачивается. Российские и итальянские пейзажи художника обращают встревоженную душу современника к тому «отрадному», что искали в реальной жизни наш Валентин Серов или, положим, французские живописцы Ренуар и Модильяни. Как важны нам сейчас эти нечаянные глотки свежего воздуха!

Петушков А., В саду, где цветут ирисы

Но, на мой взгляд, еще неожиданнее более полно представленное на выставке искусство Николая Лукашина, к несчастью, умершего в 2011, причем еще далеко не старым. Выставка как бы дань его памяти. И вот этот художник показывает интереснейшие возможности живописных «перевоплощений» от традиций древнерусской иконописи и фрески («Апостолы Петр и Павел», 1997, х.м.) с вживанием в сакральную атмосферу «встречи» и привнесением в нее современного психологизма, - до искусства модерна с его декоративностью и абстрактной обобщенностью форм («Ева», 2002, х.м.). Его натюрморты с цветами стилистически столь разнообразны, что, глядя на один, вспоминаешь Сезанна, а на висящий рядом- Клода Моне и импрессионистов. А тончайшие лирические пейзажи, такие как «Голубая зима» (1995, х.м.) своим живописным минимализмом и не то радостной, не то грустной эмоцией, - отсылают к пейзажам кудесника Саврасова. И везде, везде это не «набор живописных приемов» и неких выученных «формул», а какое-то очень личное вживание, лирическое высказывание, счастливо соприкоснувшееся с классикой.

Но особенно, на мой взгляд, удачны его женские портреты. Вот где открывается поэтический источник творчества художника, его чуть ли не обожествление женщины, характерное для русской традиции, положим, для философа - поэта Владимира Соловьева и поэта-философа Александра Блока.

Лукашин Н., Синеглазая

У художника нет ни слащавости, ни пафоса, но нет и иронии. В каждой изображенной героине (он любит изображать их обнаженные полуфигуры) ощутим какой-то «ангельский» прообраз, в особенности, в его «Синеглазой» (2007), предстоящей перед нами в цветении юности с по-современному ярко накрашенными губами. Или в работе, названной «Каре» (2007, х.м.), где модная прическа не мешает героине соотноситься с иконными прототипами. А есть еще замечательное «Ожидание» (1992), с его сияющим на светло-коричневом фоне женским лицом, тоже с накрашенными пунцовыми губами, отсылающее нас едва ли не к рокотовским загадочным женским образам. Ожидание чего? Но зритель мгновенно интуитивно догадывается, о чем работа. Потому что этого ожидают и все прочие героини художника, и он сам, изображенный на черно-белом, но невероятно изысканном в цветовом отношении автопортрете («Автопортрет, 2004, х.м.), да и вся эта выставка двух современных художников, которых почему-то почти никто из нас не знает...