Воспоминания Н.А. Неклюдовой о Нине Луговской и Викторе Темплине

 

Воспоминания о художниках

В жизни каждого из нас встречаются люди, которые так или иначе влияют на судьбу, на наши взгляды, оставляют свой след и память в нашей душе. О них вспоминаешь с теплотой спустя даже десятилетия, несмотря на то, что их давно уже нет рядом с нами.

Такими людьми были и остаются для меня супружеская пара - Виктор Леонидович Темплин и Нина Сергеевна Луговская. К счастью, память сохранила многое из того, что было более 25 лет назад. Наше знакомство было неизбежным. Дело в том, что они жили в Добром, на улице Егорова, а я работала в территориальной поликлинике врачом-неврологом. Тогда, в 1980-е годы, поликлиника находилась на улице Погодина в небольшом двухэтажном здании. Восточный район, который включал в себя сёла Доброе и Красное, быстро застраивался многоэтажными домами, население района постоянно росло и, естествен- но, пациентов в поликлинике было много. Это был большой муравейник. Кабинетов не хватало, поэтому участковые терапевты работали по 2-3 в одном кабинете, сменяя друг друга. К таким узким специалистам, как окулист, невролог, пробиться было трудно.

Я хорошо помню, как ко мне в кабинет буквально прорвалась невысокая, худенькая, энергичная женщина лет 60-65. Она попросила принять без очереди и без талона её мужа, который выписался из неврологического отделения с инсультом.

Таких пациентов мы обязаны принимать без очереди. В кабинет вошёл высокий, плотного телосложения мужчина лет 65, с крупными чертами лица, аккуратной бородкой, немного испуганными глазами и застенчивой улыбкой.

Нина Сергеевна, его супруга, говорила чётко, по существу, почти по-военному. Виктор Леонидович больше молчал, лишь изредка в разговор вставлял 2-3 слова. Дело в том, что он перенёс инсульт (сосудистое поражение головного мозга), при котором пострадали структуры коры, отвечающие за произношение слов. Таким больным сложно подобрать слова, составить предложение. Их речь обычно односложная, но собеседника они понимают.

Осмотрев Виктора Леонидовича, я дала необходимые рекомендации, пообещав в дальнейшем принимать их без очереди. Несколько раз они приходили вместе, так как таким пациентам нужен врачебный контроль. Виктор Леонидович был гипертоником. Нина Сергеевна постоянно следила за его давлением, и он вовремя получал необходимые препараты. Но, такое бывает, через полтора - два года после нашего знакомства

у Виктора Леонидовича произошёл второй инсульт. После выписки из стационара супружеская пара опять пришла ко мне на приём, и амбулаторное лечение было продолжено.

Весной 1988 г. вся участковая служба поликлиники и часть узких специалистов переехала в новое здание на улице Добросельской, а терапевты и другие специалисты остались в поликлинике на улице Погодина. Осталась здесь и я. Теперь мы занимались лечением рабочих завода «Автоприбор». И, казалось бы, на этом должно было закончиться моё знакомство с супругами Темплиным и Луговской. Если бы не...

Если бы не моё робкое желание научиться рисовать. На большое я не замахивалась. Мне хотелось научиться рисовать хотя бы акварелью.

Я тогда не знала, что акварель - трудный материал. Я считала: раз дети рисуют акварелью, значит, это должно быть доступно и мне. В детстве я рисовала, как большинство детей, не проявляя при этом каких-то способностей. В конце III курса института, весной, во мне произошла чудесная перемена: я как-то по-другому стала смотреть на окружающий мир. В голове стала звучать приятная музыка, стихотворные строки (именно тогда я начала писать стихи). Была весна, яркое солнце, высокое голубое небо, капель, тающий снег. Всë в этот пробуждающийся апрель так волновало, так радовало, вдохновляло, наполняло сердце любовью ко всему, что окружало меня. Именно тогда у меня появился интерес к живописи, захотелось научиться рисовать, хотя бы в отдалённом будущем. Потом - годы работы в поликлинике, где была очень большая нагрузка. Тогда тоже было не до рисования.

Но мечта не оставляла меня. Я знала, что Виктор Леонидович и Нина Сергеевна художники, но поговорить о живописи на врачебном приёме, когда за ними стояла очередь в 10-15 человек, не было ни возможности, ни смысла.

И вот однажды, в июле 1988 г., уже после разделения поликлиники на территориальную и цеховую, я ехала в троллейбусе по каким-то делам и встретила Виктора Леонидовича, которого не видела достаточно давно. Мы разговорились. Я не знаю, как мне пришла в голову эта мысль, я сказала Виктору Леонидовичу о своём скромном желании научиться рисовать и спросила, не может ли он посодействовать мне в этом. И он согласился заниматься со мной у него дома. То-то было радости! Сейчас, когда в городе столько магазинов, торгующих товарами для художников, трудно поверить, что 1988 году негде было купить набор акварельных красок. На моё счастье со мной работала Стаховская Татьяна Евгеньев- на, уроженка Ленинграда. Она купила мне краски. Но мои занятия с Виктором Леонидовичем начались не скоро. Я живу в Боголюбово, имею участок при доме, участок земли в коллективном саду, тогда был ещё участок земли под картошку.

Дел хватало. Но к ноябрю мои огородные и заготовительные работы закончились, я позвонила Виктору Леонидовичу. Мы договорились о встрече.

Первый раз в квартире художников я появилась 22 ноября 1988 г. Почему я хорошо помню эту дату? Потому что передо мной лежит первая моя работа, датированная, выполненная в первый визит. Я достаточно хорошо помню квартиру Виктора Леонидовича и Нины Сергеевны, поэтому опишу всё, что сохранила моя память. Квартира располагалась на первом этаже панельного дома. Узкий коридор, слева от входной двери раздельный санузел. Напротив маленькая, я бы сказала, крохотная кухонька. Максимум - на двоих. Слева у стены стоял маленький столик, два табурета, высокий холодильник у окна.

С противоположной стороны - раковина, газовая плита. Под окном стояло несколько трёхлитровых банок, в которых отстаивалась вода для полива цветов. Нина Сергеевна любила цветы, они стояли в великом множестве на подоконниках.

В узком коридоре была вешалка с длинным рядом крючков для одежды. Справа - дверь в маленькую комнату, прямо - в большую комнату.

Виктор Леонидович предложил мне пройти в маленькую комнату. Комната действительно была такой. Слева стоял высокий платяной шкаф, старый, массивный. У его подножия лежала стопа картона, а на ней толстенные книги. Рядом со шкафом стоял небольшой топчан или сундук, точно сказать не могу, потому что он был покрыт очень нарядным пледом в крупную клетку (цвета: ярко-красный, белый, зелёный, чёрный). Над этим топчаном к стене были приколоты репродукции картин. Сейчас не вспомню, каких. Рядом с топчаном, у окна, стояло деревянное кресло тёмного цвета с высокой спинкой. Сиденье, спинка и подлокотники его были обиты чёрной кожей. Мебельные гвозди золотистого цвета. Позднее, будучи в мастерской Б. Французова, я рассказывала об этом кресле Юлии Николаевне. Она с нескрываемым интересом слушала этот рассказ, а потом сказала: «Вот бы это кресло в мастерскую Бориса Фёдоровича». В этом кресле я сидела всякий раз, когда приходила к Виктору Леонидовичу на занятия или просто навестить их.

У Виктора Леонидовича на первое занятие уже был приготовлен натюрморт - высокий, серого цвета кувшин, деревянная плошка и деревянная ложка. Рядом большой грейпфрут и два яблочка. Виктор Леонидович принёс в литровой банке воды и ушёл в соседнюю комнату. Я села рисовать. Трудно начать это занятие, если последний раз рисовала в 7-м классе. Но я в общем-то достаточно быстро сделала построение и попросила Виктора Леонидовича посмотреть, что у меня получилось. Он сказал: «Неплохо, начинайте рисовать». «Что? Сразу красками?» - немного испугалась я. «Конечно» - ответил он и ушёл.

Не забуду этого момента, когда я взяла в руки кисточку, краски и начала рисовать робко, неумело. Раскрасила серой краской кувшин, кое-где проложив тени, жёлтой - деревянную ложку, плошку - жёлтой светлой, кое-где положив на неё тени светло-серой. Фон - голубой. Поверхность, на которой стоял натюрморт, - жёлтой, не забыв про тени от каждого предмета. Долго мучилась

с грейпфрутом и яблоками, но нарисовала. Счастью моему не было предела. Для меня это было чудом, прекрасным и незабываемым. Да, я смотрела на свою работу, как на чудо. Совсем недавно передо мной был чистый лист бумаги, и вот теперь - мой самый первый натюрморт. Я была счастлива.

Работая в маленькой комнате, я слышала, как звонил телефон, и Виктор Леонидович отвечал Нине Сергеевне, что я пришла, рисую. Обычно после обеда Нина Сергеевна работала в мастерской. И каждый раз, когда я приходила, она звонила, справляясь, занимаюсь ли я и как у меня дела.

Следующее занятие было через неделю, натюрморт был посложнее, но я, как и в первый раз, рисовала с удовольствием. Работы мои, конечно же, были неумелы, просты и примитивны. Сразу было видно, что рисует новичок. Но я старалась и, как мне кажется, добивалась хоть небольшого но движения вперёд. Передо мной лежит четвёртая работа, где изображены расписная фарфоровая чашка, деревянная ложка, зелёный кувшин

и апельсин. По сравнению с первой выполнена намного лучше. Пять работ я нарисовала за довольно короткое время, занимаясь раз в неделю.

После каждого занятия Виктор Леонидович ставил чайник, приносил в «мою мастерскую» чашки, булочки на блюдце, и мы пили чай. Вначале я чувствовала себя немного скованно из-за новизны обстановки и своего нового статуса ученицы, из-за разницы в годах более 30 лет. Но потом скованность исчезла, я стала чувствовать себя совсем свободно. Во время чаепитий мы обсуждали мои работы, говорили о живописи, о жизни, Виктор Леонидович читал мне свои стихи. Это были черновики, которые он не дорабатывал. Чувствовалось, что он писал их уже после болезни, так как в них хромали и ритм, и рифмы. Но для него главное было написать, высказать то, что на сердце, а шлифовать было не обязательно.

Как-то раз, рисуя в маленькой комнате, я услышала, как Виктор Леонидович в соседней комнате читает что-то громко и выразительно. После занятий я спросила его, что он читал. Оказалось, что это стихи Валерия Брюсова. Я, как врач, была поражена: человек перенёс два инсульта и помнит наизусть стихи. Я сказала об этом Нине Сергеевне. Она не увидела в этом ничего особенного, сказала, что у мужа очень хорошая память и до болезни он читал наизусть всего «Евгения Онегина».

Во время одного из чаепитий Виктор Леонидович решил рассказать о себе. Так я узнала, что его отец Леон Темпель воевал в Первую мировую, попал в плен, женился на русской и остался в России. Отец был печником. Семья жила то ли

в Дмитрове, то ли в Серпухове. Теперь жалею, что не спросила, как звали мать, кем она работала, были ли в семье ещё дети. Неудобно было любопытничать, учитывая состояние здоровья художника (гипертония, 2 инсульта, нарушение речи, эмоциональная нестабильность). Тогда же Виктор Леонидович сказал, что в начале войны его репрессировали как немца. Свой срок, 5 лет, он отбывал в Магадане. Где в это время были его родители, я не спросила. Условия жизни

в лагере были очень тяжёлыми: холод, постоянное недоедание, высокие нормы выработки на лесоповале. Зимой, а в Магадане зима долгая и суровая, умерших от тяжёлой работы выносили за территорию лагеря и складировали в штабеля, а весной, когда оттаивала земля, - хоронили.

Виктор Леонидович сказал, что ещё до войны он окончил художественную студию, поэтому после отбытия лагерного срока смог устроиться художником в театр, там же, на севере. Там он познакомился с Ниной Сергеевной, они поженились. Как в тех краях оказалась Нина Сергеевна, я не спрашивала, понимая, что для обоих это больная тема. В конце 1950-х молодая семья перебралась во Владимир, и оба стали работать в драмтеатре. Жили они в небольшой квартирке при театре.

Об этом мне рассказала Юлия Николаевна Французова. Она рассказала мне, что однажды супруги Французовы ходили в гости к Луговской и Темплину, прекрасно провели время за чаем, за разговорами об искусстве, пели песни под гитару. Позднее Нина Сергеевна и Виктор Леони- дович работали в мастерских Художественного фонда, получили квартиру в восточном районе города на улице Егорова.

Однажды Виктор Леонидович сказал: «У Нины Сергеевны сейчас очень хороший, плодотворный период. Она на подъёме, много работает и в мастерской, и дома. Я ей говорю: «Нина, уже поздно, пора спать. А она отвечает, что ещё немного поработает, и стоит у мольберта до глубокой ночи». Однажды во время чаепития он сказал: «У нас с Ниночкой всё хорошо было. Жаль, не было детей».

Нина Сергеевна была человеком сильной воли, очень начитанным, у неё была правильная речь, она всегда говорила по-существу, убеждённо, без сюсюкания, без лишнего многословия. При разговоре с ней чувствовалось, что она знает, что, как и почему. Она твёрдо придерживалась своих принципов, но никогда не навязывала своего мнения. При твёрдом и волевом характере, она была человеком вежливым, доброжелательным и спокойным. Нина Сергеевна часто улыбалась только уголками губ, и эта улыбка ей была к лицу. Не знаю, какие отношения у них были до болезни Виктора Леонидовича, но в тот период, когда мы были знакомы, он нуждался в мягком и чутком руководстве. И Нина Сергеевна знала, как всё устроить, чтобы муж ощущал душевный комфорт. Я сделала такое заключение, потому что часто бывала в этом доме.

Нина Сергеевна следила за моими робкими шагами в живописи. Как-то раз, придя из мастерской и посмотрев мои работы, она сказала мужу: «Надежде Александровне надо рисовать гуашью». И объяснила, почему. Дело в том, что живопись акварелью предполагает лёгкость, воздушность, такую, чтобы бумага просвечивала сквозь краску. Акварель не терпит густых наслоений и многократного прописывания по одному месту. Нина Сергеевна предложила купить гуашь в мастерских Художественного фонда. В те времена не было ни «Артлинии», ни других подобного рода магазинов. Через какое-то время она купила для меня краски и несколько кистей. К моему стыду красками я не воспользовалась, не могла начать без руководства. Ближе к весне 1989 г. у меня с Виктором Леонидовичем было 2-3 занятия. Рисунки не сохранились. Помню, что на одном из них было нарисовано окно с откинутой шторой и ваза с нарциссами.

Меня иногда спрашивают, как проходили наши занятия, что объяснял мне Виктор Леонидович. Отвечаю - занятия проходили очень просто: он ставил натюрморт, приносил банку с водой и уходил в другую комнату. Я доставала краски и рисовала. Виктор Леонидович в это время был в соседней комнате. Никаких объяснений не было. Раза два он заходил посмотреть, говорил, что-то вроде «неплохо, продолжайте», никаких советов не давал и замечаний не делал. Но это было не равнодушие к моим занятиям. Я это объясняю тем, что ему трудно было подобрать нужные слова. Однажды он попытался это сделать, но не найдя нужных слов, разволновался, взял у меня кисть, стал исправлять, от волнения сильно нажал на кисть, она погнулась. Он положил её и вышел.

Через день мне позвонила Нина Сергеевна и сказала, что Виктор Леонидович очень переживает, что не может мне объяснить. У него подскочило давление, и ему нужен отдых. Занятия необходимо прервать. Я, конечно же, была огорчена, потому что только вошла во вкус и сделала всего 5 рисунков. Общение на этом не закончилось.

Время от времени Нина Сергеевна звонила мне на работу, и я выписывала им необходимые ле- карства. С рецептами я ходила к ним в гости.

Мы располагались в большой комнате, затевалось чаепитие с разговорами. Благодаря общению я ближе узнала этих людей. Разговоры были самые разные, вот тут-то и увидела я начитанность и широту кругозора Нины Сергеевны, её умение делать нестандартные выводы. Нина Сергеевна была хорошим собеседником и рассказчиком.

Разница наша в возрасте была 35 лет. Но она не говорила менторским тоном, избегала назидательности. Я чувствовала доброту и внимание ко мне. Как сейчас вижу эту пару - высокий и добродушный Виктор Леонидович и маленькая, с лёгкой улыбкой на губах Нина Сергеевна.

Я всегда чувствовала их близость и добрую энергию, направленную на меня.

 Как-то раз я пришла к ним в гости, а Нина Сергеевна и Виктор Леонидович переглядывались и загадочно улыбались. Потом Нина Сергеевна торжественно сказала, что они решили подарить мне картину. И выбрать я могу любую из них. Они стали мне показывать картины - одну, вторую, третью. Их было много, больших и маленьких. Мне приглянулся небольших размеров натюрморт в стиле французского художника Ж.Б. Шардена. На нём изображены кринка, вилок капусты, два огурца, помидорка, алюминиевый ковшик и несколько луковиц. Оказалось, что таких натюрмортов два. Виктор Леонидович и Нина Сергеевна рисовали их с разных точек. Я выбрала один из них, но мне сказали, что подарить его не могут, так как он дорог им, потому что был написан в первый год их совместной жизни. Стали смотреть дальше. Мне очень понравился букет бело-розовых пионов. Этих натюрмортов оказалось тоже два, и написаны они были Виктором Леонидовичем и Ниной Сергеевной. Луговская сказала, что закажет к нему раму. И спустя неделю я получила в подарок прекрасную работу в белой с золотом раме. Теперь эта работа с подписью мастера украшает мою комнату.

Приходя к ним в гости, я всегда любовалась небольшой картиной Нины Сергеевны, которая висела в большой комнате справа от двери почти под самым потолком. Яркая, солнечная, жизнерадостная. Большую часть картины занимал цветущий луг, в верхней части - кусочек неба, на холме - деревья и деревенский дом в три окна.

Как мне хотелось иметь её у себя! Может быть, я даже купила бы её, но стеснялась спросить.

Где она сейчас? Кто наслаждается этой красотой?

Сейчас опишу большую комнату, в которой художники работали, где хранили свои картины. Слева от двери, у торцовой стены, напротив окна был стеллаж (от стены до стены, до потолка).

Помню, что на полках стояла Большая советская энциклопедия. Как-то раз во время чаепития мы разговаривали о различных отношениях между странами, а именно, империя - колония, Британская империя и Индия, Британская империя и Канада, которая не была колонией Британии, но каким-то образом зависела от неё. В процессе беседы Нина Сергеевна подошла к стеллажу, взяла нужный том Большой советской энциклопедии и зачитала нам статью, подтверждая свои слова.

Кроме энциклопедии на стеллаже стояло множество книг по искусству. Около стеллажа, «лицом» к нему, стояли работы художников. Из них мне и предложено было выбрать картину в подарок. Напротив стеллажа было большое окно, заставленное цветами, как и в маленькой комнате.

У стены напротив двери стоял диван. Между диваном и окном был квадратный стол, на котором стоял старый телевизор, по-моему «Рекорд».

Мне кажется, хозяева не смотрели его никогда или очень редко. У противоположной стены, справа от двери, - два невысоких серванта из серии для малогабаритных квартир, в которых стояли простенькие чашки с блюдцами и ещё какая-то совершенно обыкновенная посуда. Никаких сервизов. На сервантах стояли какие-то вазочки, бутылочки, флакончики, яркие глиняные игрушки, кринки с сухими букетами луговых цветов.

Среди всего этого многообразия располагалась маленькая чёрно-белая фотография Нины Сергеевны, размером 4×5, с уголком. На этой же стене висело несколько репродукций картин, и выше этого ряда, у самой двери, была та самая работа Нины Сергеевны, которая мне так нравилась.

Сухие букеты луговых цветов были собраны художниками во время их летних поездок на природу. Обычно каждое лето в течение длительного периода они уезжали в деревню, снимали там комнату. Днём они гуляли по окрестностям, рисовали, вечером делились впечатлениями, обсуждали свои работы. Понравившаяся мне картина была написана в одну из таких поездок. Я немного завидовала им белой завистью. Не надо ходить на работу каждый день, ездить в переполненном транспорте, сидеть в четырёх стенах, выслушивая жалобы и решая проблемы многочисленных пациентов, а потом возвращаться к кухонной плите и выезжать на природу лишь изредка, когда появляется счастливая возможность. Но у каждого своя судьба. Свой выбор я сделала давно, в 16 лет, и не жалею об этом.

Луговская и Темплин были очень скромными и простыми людьми, быт их был просто и скромно устроен. По обстановке комнаты, которую я описала, было видно, что они не были приверженцами вещизма, не стремились купить дорогую мебель, ковры и посуду. Мне кажется, они не придавали значения всему тому, что для многих составляет смысл жизни. И одевались они скромно. Зимой Виктор Леонидович ходил в добротном драповом пальто серого цвета, в сером берете.

Он был очень похож на художника или профессора 40-50-х годов прошлого века. Летом он одевался очень просто, без затей. Нина Сергеевна обычно носила светлую блузку с отложным воротничком, трикотажную кофту и юбку, зимой - драповое пальто синего цвета с песцовым воротником, берет. Так же просто у них была устроена и кухня. Думаю, что они не были гурманами, ведь для приготовления всех изысков нужны были достаточные средства, и силы, и время, а все свои силы они отдавали творчеству.

У меня есть ещё один замечательный подарок от супругов-художников. Как-то раз, когда я пришла к ним в гости на ул. Егорова, Нина Сергеевна сказала, что у них есть две иконы, и они хотели бы подарить мне любую из них. Это были настоящие старые иконы на досках со шпонками. Одна из них многофигурная, на другой - святитель Николай. Я выбрала вторую. В этот же день мне подарили створку от металлического складня с изображением Иоанна Предтечи. Это были действительно ценные подарки.

Как-то у нас зашёл разговор о религии. Конечно, они, родившиеся в 1918-1920 годах прошлого века, были крещёными, но были далеки от церкви, как и большинство в то время. Но вот однажды Нина Сергеевна сказала мне, что они ходили в церковь, но почему-то в «Лозу». В это время во Владимире было активным это направление протестантизма. От их выбора мне стало не по себе, и я им об этом сказала. В ответ я услышала их лестные отзывы об этой церкви. Нина Сергеевна сказала, что к вере они пришли одновременно, каждый сам по себе и примерно в одном возрасте, в 58-60 лет.

И тогда я сказала то, чем нас пугали в школе: «Нина Сергеевна, но ведь если верить в Бога, то постоянно будешь знать и думать о том, что Он на тебя смотрит». На что она возразила: «Вы должны быть счастливы от того, что на вас смотрит сам Бог». Я сказала: «Но в таком случае жить сложно станет - это нельзя, то нельзя».

А она в ответ: «А вы не делайте того, что нельзя». Её слова я запомнила на всю жизнь. Все мы знаем выражение «Все мы под Богом ходим», подразумевая внезапную смерть или непредвиденные обстоятельства, но мы редко задумываемся о том, что Он, всё знающий, вездесущий, действительно всё знает о нас, которым, каждому в свой час, придётся держать ответ перед Ним, независимо от того, верит он или нет.

Как-то раз я попала на день рождения Нины Сергеевны, 25 декабря. Я знала их дни рождения, но без приглашения приходить считала неудобным. А в этот раз, видимо, был повод зайти. Времена были трудные, зарплаты и пенсии выплачивали с большими задержками, а из-за постоянной инфляции деньги совсем обесценились. Многие жили в долг. Сейчас молодёжи трудно представить, а старшему поколению страшно вспомнить то время, время всеобщего дефицита, пустых магазинных полок.

Вот тогда, году в 1991-1992-м я и оказалась в квартире Луговской, поздравила Нину Сергеевну с днём рождения. Она решила купить к столу фруктов. Помню большое блюдо с яблоками, виноградом, мандаринами. Пили чай, Нина Сергеевна никогда не рассказывала о себе. А в тот  день она с грустью сказала: «Родились в нищете, в нищете и умрём». Она, видимо, имела в виду неразбериху 1990-х, безденежье, безработицу, дефицит во всём, начиная с сахара, крупы, макарон, заканчивая мылом, одеждой и обувью.

В этот вечер Нина Сергеевна рассказала приятное воспоминание из своего детства. Предполагаю, что ей было тогда 4-5 лет - времена НЭПа. Нина Сергеевна рассказала, что жила с родителями, двумя старшими сёстрами, бабушкой в Москве, в просторной квартире. В одной из комнат стоял высокий шкаф. В нём хранились продукты, в том числе и сахар в виде больших конусов, которые называли «головами». Его кололи щипцами на мелкие кусочки. Плотный кусочек сахара таял медленно, его хватало на целую чашку чаю.

В то время всеобщего дефицита руководство предприятий пыталось хоть как-то поддержать своих сотрудников. Так, у нас в поликлинике время от времени сообщалось, что привезут крупу, муку, сахар, подсолнечное масло. Сотрудники приносили тару, в которую получали продукты. Однажды мы на руки получили по два цыплёнка. Я решила их отнести Луговской и Темплину.

Нина Сергеевна очень обрадовалась и сказала: «Спасибо, Надежда Александровна. Я приготовлю их, а то Виктор совсем отощал». Отощаешь, когда даже мизерную пенсию не получали по 2-3 месяца, а в магазинах ничего не было.

Однажды, будучи в восточном районе, я зашла к художникам без предупреждения, мобильных телефонов тогда не было. Виктор Леонидович и Нина Сергеевна были дома, но в их поведении и голосах чувствовалось напряжение и озабоченность. Мы поздоровались, и Нина Сергеевна сразу сказала: «Извините, Надежда Александровна, мы сейчас уходим в онкодиспансер».

Я заметила несколько увеличенных лимфоузлов на шее Нины Сергеевны. «Лимфогранулематоз» - промелькнуло у меня в голове. Курс онкологии я проходила давно и могла ошибаться, но что дело серьёзное - поняла сразу. Я проводила их до остановки, сказав, что позвоню, чтобы узнать результат. Нина Сергеевна сдала все необходимые анализы и была госпитализирована в онкодиспансер. За время лечения я дважды навещала её. Уже тогда я почувствовала некоторую напряжённость в наших отношениях. Мне и сейчас, спустя 25 лет, трудно писать об этом. Я знала, чем это закончится, что это вопрос времени. Мы были знакомы с ноября 1988 г. по сентябрь 1993 г., и эти люди стали для меня очень близкими.

Я видела их доброжелательное отношение к моей скромной персоне. Для меня они также стали дорогими людьми. Я очень переживала, и делать вид, что ничего серьёзного не происходит, мне было очень трудно.

После выписки из больницы Нина Сергеевна была очень слаба и уже не могла, как раньше, вести домашнее хозяйство. Положение Виктора Леонидовича очень осложнилось - часть домашних забот легла на его плечи. Однажды так получилось, что я пришла к ним в день, когда он купил несколько вилков капусты для засолки.

Нина Сергеевна помочь ему не могла. Тогда я принялась за дела. Нашла трёхлитровые банки, тазы, всё вымыла, нашинковала капусты, натёрла моркови, в общем, сделала всё, что нужно.

Как-то раз я спросила Виктора Леонидовича: «Помогает ли вам кто по хозяйству?» Он сказал, что приходят женщины - соседки. Но основная нагрузка ложилась на Виктора Леонидовича, потому что он ежечасно, ежеминутно был рядом с Ниной Сергеевной. А здоровье её ухудшалось. Её беспокоили резкая слабость, плохой аппетит, она постоянно зябла. Она стала очень раздражительной и капризной. Да, Нине Сергеевне было очень тяжело. Но Виктору Леонидовичу не легче. Я с трудом представляла, как он, гипертоник, перенёсший 2 инсульта, выдерживал эти нагрузки, и физические, и психоэмоциональные.

Однажды, придя к ним, я почувствовала от него запах алкоголя. Я попросила его больше этого не делать, ведь от этого легче не станет, а Нина Сергеевна будет нервничать. Ей становилось всё хуже, она не могла сдерживать раздражительность и плохое настроение. Вспоминаю один вечер.

Нина Сергеевна очень зябла. Особенно зябли ноги. Мы положили ей грелки на ноги, укрыли двумя одеялами, а ей, бедняжке, всё было холодно. И она всё причитала: «Витя, холодно, укрой меня». Он ходил и не знал, где взять одеяло. Нина Сергеевна сорвалась и закричала на него. Одеяло было найдено. Задёрганный Виктор Леонидович ушёл в другую комнату. Я пошла за ним. Он сидел на топчане замученный, растерянный. Я села рядом, не зная, что сказать. Несколько минут мы сидели молча. О чём тут говорить, и так всё ясно.

Вдруг из комнаты раздался громкий голос Нины Сергеевны: «Витя, иди скорей». Он был так измучен, что сидел в оцепенении, а голос из соседней комнаты требовательно звал его к себе. И Виктор Леонидович, не выдержав, несколько раз сказал: «Я не пойду, я больше не пойду к ней. Я так устал». Он положил голову мне на плечо и заплакал... После моих уговоров он немного успокоился и пошёл к жене, а я попрощалась и поехала домой. Я была свидетелем только одной подобной сцены, но думаю, за долгие месяцы болезни оба они намучились немало.

25 декабря, в день рождения Нины Сергеевны, я решила поехать к ним. Дошла до дома, но так и не зашла, бродила под окнами их квартиры и плакала. За долгие годы работы я видела много и тяжёлых, и умирающих больных, но всякий раз терялась, не умея сказать нужных слов.

Вот и тогда, побродив под окнами около часа, я поехала домой. Может быть, это и малодушие. Но я не нашла в себе сил, чтобы зайти к ним, не смогла подобрать слов, чтобы утешить дорогих мне людей. А 27 декабря мне на работу позвонил Виктор Леонидович и сказал, что Нины Сергеевны больше нет.

Исчезли мысли, ощущения. Всё было как в тумане, наступила полная опустошённость. Не помню, как я доработала в таком состоянии. Приняв последних пациентов, я поехала на улицу Егорова. Позвонила, кто-то открыл дверь. Посреди большой комнаты уже стоял гроб с телом Нины Сергеевны. В изголовье сидел абсолютно растерянный, убитый горем Виктор Леонидович. Я не помню, сказала ли что ему, села на табурет справа. Я долго сидела, смотрела на Нину Сергеевну и тихо плакала. Слёзы текли по моему лицу, и я не пыталась их останавливать. Я понимала, что потеряла очень близкого человека, и утрата эта для меня невосполнима. У меня, видимо, был настолько убитый вид, что две женщины, сидевшие напротив, сказали: «Надо же, как расстраивается».

Помню похороны. Народу было много, говорили тёплые слова о Нине Сергеевне. В этот день было очень холодно, и я сильно озябла. Поминки были в столовой какого-то училища. Столы были сдвинуты. Коллеги, друзья вставали, говорили о Нине Сергеевне много добрых слов. Слёзы душили меня. Мне было жаль Нину Сергеевну, но ещё больше - Виктора Леонидовича, который был теперь абсолютно одинок. После похорон он приедет в пустую квартиру, где уже никогда не будет его Ниночки, с которой он прожил и трудные, и счастливые годы. Не будет человека, который знал и понимал его с полуслова, с которым всё делил пополам, - и счастье, и горе.

Не помню, навещала ли я Темплина до 20 января. После работы 20-го, в день его рождения, я пришла к нему во второй половине дня. Виктор Леонидович был очень грустным и усталым. Я поздравила его, мы сели пить чай, он достал бутылку водки, и мы выпили по чуть-чуть. Я его спросила, поздравил ли его кто-то, кроме меня? Он с грустью ответил: «Нет».

Через несколько дней я опять навестила его, он выглядел немного бодрей. В этот раз он сказал мне, что ждёт приезда Жени. Я не знала, кто это, о родственниках мы никогда не говорили. На похороны Нины Сергеевны никто из родственников не приезжал. Женя - это внучатая племянница Нины Сергеевны. Думаю, что это внучка старшей сестры Евгении. Женя позвонила ещё раз, сказала, что троллейбуса №12 не может дождаться, и просила меня не уходить. Но через полчаса я вынуждена была уйти. С Женей я так и не встретилась. Она, побыв пару дней, уехала к себе в Нижний Новгород.

Через неделю, 5 февраля, мне на работу позвонил Виктор Леонидович и пригласил на 40-й день.

Поминали Нину Сергеевну в доме их знакомых, в районе улицы Офицерской. Помню, что это был большой, просторный дом. Стол был накрыт в столовой, окна которой выходили в сад. Нас было немного - хозяин с женой, Виктор Леонидович, я, соседи - семейная пара, которая помогала ему по хозяйству. Из художников не было никого. За столом не было никаких громких речей, никакого пафоса. Всё тихо, спокойно, не торопясь, по-доброму, по-семейному, сидели, разговаривали, вспоминали Нину Сергеевну. Было сказано много хороших и тёплых слов. В этом доме я была впервые, никого из присутствующих, кроме Виктора Леонидовича, я не знала, но мне было очень комфортно и уютно среди этих людей.

Сидели мы долго, уже смеркалось, но расходиться не хотелось. Свет не включали, сумерничали. Казалось, что Нина Сергеевна рядом с нами.

Однажды, в марте, я застала Виктора Леонидовича за работой. Он был в хорошем настроении, сказал, что готовит к продаже свои картины. Нашлись заинтересованные люди, которые хотели бы приобрести у него несколько работ. Вот он теперь их просматривает, подправляет. И Виктор Леонидович стал мне показывать одну за одной. Я уже писала, что картонов было много, что они всегда стояли «лицом к стенке». Я порадовалась за Виктора Леонидовича, потому что считаю, что картины пишутся для людей, а не для того, чтобы стоять в углу и пылиться. Да и после продажи художнику должно быть немного легче в финансовом отношении. Я не спрашивала, куда, кому и за какую цену картины были проданы, сам же Виктор Леонидович мне об этом ничего не говорил.

Так, потихонечку, день за днём шло время, каждый занимался своим делом - Виктор Леонидович творил, я работала, время от времени я навещала его. Наступил апрель, пришла пора огородных забот. Я не была у него около недели. Вдруг раздаётся телефонный звонок, и незнакомый женский голос сообщает мне, что Виктор Темплин скоропостижно скончался - подвело сердце.

Виктор Леонидович умер 27 апреля, ровно через 4 месяца после смерти жены, умер от одиночества, от тоски по своей Ниночке. Хоронили его, кажется, 30 апреля, это была суббота. Утром я пришла в квартиру Темплина, там было много народу. Мне объяснили, что он сейчас в морге и приходить туда надо к 13 часам. Прощание с Виктором Леонидовичем проходило на улице, около здания патологоанатомического отделения клинической больницы «Автоприбор». Похоронили его недалеко от могилы Нины Сергеевны. Поминки прошли в ресторане «Добросельский». В качестве организатора была женщина лет 45, среднего роста, плотная, очень уверенная в себе. Ей помогал сын - студент РАНХ. Кем они приходились Темплину, я не знаю, но, видимо, они были у него в последние дни, потому что эта женщина ещё раз сказала, что Виктор Леонидович в течение нескольких дней вспоминал меня. После его смерти они нашли в записной книжке номер моего телефона.

На поминках я познакомилась с Женей, внучатой племянницей Нины Сергеевны. Она предложила мне встретиться через день в их квартире. Странное чувство испытываешь, когда приходишь в дом, где бывала не раз и не два, где всё знаешь, но в нём уже нет хозяев. Нет и никогда не будет. Чужие люди ходят по квартире, чужие люди на кухне.

Женя, зная, что я врач, попросила разобрать лекарства, которые остались от Виктора Леонидовича, и взять для моих пациентов. Потом она предложила взять на память всё, что я захочу.

Мне, конечно, хотелось взять натюрморт в стиле Шардена, написанный художниками в самом начале их совместной жизни. Ведь теперь уже их не было в живых, и эта работа будет лучшей памятью о них, тем более, что я знаю историю этих картин. Мы нашли эти работы. И я предложила угадать, какая из них кем написана. Не угадал никто. Я выбрала работу Виктора Леонидовича. Где работа Нины Сергеевны, я не знаю. Может, она хранится у Жени. Я попросила на память кринку, которую рисовала дважды, но в ней стояли сухие цветы, и мне дали другую. Ещё я попросила глиняную лошадку-свистульку с всадником, правда, всадника на ней уже не было, видно, разбился при падении. Ещё мне очень хотелось взять на память о Нине Сергеевне ту картину с цветущим лугом, которая висела в большой комнате и так нравилась мне, но я постеснялась. О чём жалею до сего дня.

Все вещи, что я взяла, мне очень дороги, как память об этих людях, о дружбе с ними, которой наградила меня судьба. Закончился интересный, наполненный особым смыслом период моей жизни. Из моей жизни ушло что-то тёплое, важное. Ушли занятия изобразительным искусством, чаепития, наши разговоры.

Не один раз у меня возникало желание написать воспоминания о них. Но всякий раз я откладывала это дело, думая, что это никому не нужно. Как-то раз я была на выставке владимирских художников в здании Палат. Перехожу по залу от одной работы к другой и вдруг - большая, яркая и солнечная работа Нины Сергеевны. Это было настолько неожиданно и так сильно, что у меня в прямом смысле подкосились ноги. В моей душе пронеслась целая буря чувств и эмоций. Я не могла оторвать взгляд от этой картины. Это был привет от Луговской. Смотрительница зала, спасибо ей большое, принесла мне стул, и я долго сидела перед картиной. Потом я встала и подошла к ней, погладила раму. С годами невосполнимость утраты стала не такой острой, я уже привыкла, что этих замечательных людей нет рядом со мной.

В начале октября 2013 г. в залах музея-заповедника была открыта выставка, посвящённая жизни

и творчеству Нины Луговской и Виктора Темплина. Кроме картин на выставке были представлены документы, связанные с их жизнью, страницы дневника Нины Сергеевны, который она писала в 1930-е годы, будучи школьницей. Экспонаты этой выставки много рассказали о семье Нины Сергеевны.

Мне запомнился совет, данный Сергеем Рыбиным своим дочерям в письме: «Вы должны учиться, приобретать знания в различных областях, чтобы быть на голову выше тех, кто рядом с вами». И действительно, Нине Сергеевне была присуща эта интеллектуальная высота, эрудиция, трезвость суждений, деликатность, мягкость и в то же время внутренняя сила. Она в свои 74 года была бодрой, активной, энергичной. У неё был голос без старческого дребезжания, блеск в глазах, интерес к жизни.

На выставке я познакомилась с одним из её организаторов - Олегом Николаевичем Гуреевым. Он предложил мне съездить вместе с ними на кладбище. Нас было человек 6-7, в том числе и художник Анатолий Иванович Кувин, который все эти годы присматривал за могилами Нины Сергеевны и Виктора Леонидовича. Спасибо ему огромное. Трудно описать пережитые мной в тот день чувства - воспоминания, слёзы, боль утраты. В то же время удовлетворение, что наконец я побывала на могиле близких мне людей.

Когда мы уезжали с кладбища, в небе увидели радугу во всё небо - от края до края. Это редкое явление для начала октября. Вдруг кто-то сказал: «Это привет от Луговской и Темплина». Я поняла, что они знают о выставке, знают, что мы их помним, что побывали на их могилах, и благодарят нас за это.

На кладбище мы увидели, что могилы художников находятся в запущенном состоянии. Надо было поставить ограды на обеих могилах, поправить памятники. И вот осенью 2016 года Олег Николаевич сказал мне, что работы по поправке могил завершены.

Может быть, это совпадение, но оно символично - мы поехали навещать могилы 30 октября,

в день памяти жертв политических репрессий. Мы - это Надежда Игоревна Севастьянова - научный сотрудник музея, её муж Владимир Иванович, Олег Николаевич Гуреев и я. Выпал первый снежок, был лёгкий морозец. Мы быстро нашли могилу Нины Сергеевны, подкрасили выцветшую на памятнике рельефную фигурку, прибрались на обеих могилах, положили цветы. На душе царила светлая грусть и удовлетворение, что сделано большое и нужное дело.

Следующая поездка была осенью 2018 г. с Олегом Гуреевым и Игорем Кравченко. Мы взяли два ведра земли из моего огорода, луковицы первоцветов. На кладбище мы убрали с могил листву, траву, посадили цветы. Теперь они будут цвести каждую весну. Мы договорились, что каждую осень будем приезжать на кладбище, присматривать за могилами. Теперь, когда места захоронения близких мне людей обустроены, приведены в порядок, я имею полное право написать воспоминания о них, тем более что в 2018 г. исполняется 100 лет со дня рождения Нины Сергеевны.

Я помню этих людей, каждый день думаю о них, поминаю их и в родительские субботы, во время панихид, проходящих в соборе, а также в день ангела и в день памяти.

 

Надежда Александровна Неклюдова -

врач-невролог.

14 ноября - 28 декабря 2018